О голубях в славянской истории и традиции

Голубь (голубка)

В христианстве и христианской символике голубь – воплощение Святого Духа, и тем удивительнее для нас, что у индоевропейцев (народы Европы, Ирана и Индии) мы видим совсем иную символику. Голубь в индоевропейском язычестве – птица Бездны, ибо его название происходит от корня `бездна`[I]. Иное значение данного слова — 'чёрный, тёмный'. От него происходит имя кельтского бога или богини «Тёмной». В германской традиции название голубя связано с обозначением 'тёмного' цвета, что известно и для других индоевропейских языков[III]. Учитывая данный факт, становятся ясными и древлянские события 946 г., и образ голубя в русском фольклоре.

В 946 г. Ольга, потребовав с каждого двора голубя и три воробья, сожгла столицу древлян Искоростень. Может быть это реальная военная хитрость?[iv] Или же перед нами – занимательный сюжет, не имеющий ничего общего с действительностью?[V] Уже давно исследователи отметили одну, правда, весьма отдалённую параллель летописному тексту – рассказ Книги Судей Израилевых о сожжении Самсоном жатвы филистимлян с помощью лисиц. Ясно, однако, что перед нами — записанное народное предание. Кроме рассказа Книги Судей, можно привести и иные параллели – фольклорные и книжные (сожжение Киева татарами, свидетельство о войне наёмника Харальда Сурового в Сицилии), считая его бродячим мотивом[VI]. Количество фольклорных примеров, в том числе и неиндоевропейских, следует умножить. Татарский царь уничтожает так чувашский город по совету некоего чувашского же колдуна, ненавидевшего своего царя, а Тамерлан таким способом берёт город Биляр – по совету колдуньи[VII].

Однако, то, что мы сейчас называем фольклорными формулами, — это своего рода «разбитое зеркало» мифологической картины мира восточных славян. Миф – это не только рассказы и готовые штампы, позволяющие описывать реальность (в том числе и военную!), но и сама эта реальность, если, конечно, смотреть на ситуацию с точки зрения человека того времени. Сама традиция подсказывала и лидеру, и народу, как ему действовать, поэтому не имеет смысла считать сказание о мести Ольги «миражом языческого фольклора». Кроме того, добавим попутно, в действиях Ольги не было ничего от скандинавских обычаев и скандинавской мифологии[VIII].

Ольга в данной ситуации имела право, но не обязанность отомстить за мужа. Но такие трактовки не учитывают всей серьёзности ситуации, разумеется, с точки зрения язычника. Военная сила Полянской земли вследствие убийства её князя почти не пострадала, ибо дружина в домонгольское время не составляла тогда основу войска[IX]. Авторитет же Ольги у полян после данных событий был чрезвычайно велик потому, что она фактически спасла положение дел в 945-946 гг., когда и сам народ, после гибели своего божественного правителя – Игоря, был в ужасе: «говорили же киевляне: «Нам неволя, ибо князь нашь убит, а княгиня наша хочет идти замуж за вашего князя». Таким образом, нельзя согласиться с тем, что известие «о смерти Игоря не испугало Киева»[X]. Обстоятельства смерти лидера в языческом и «двоеверном» обществе имели тогда очень серьёзное значение[XI]. В ужас же полян привело именно ритуальное убийство их князя, а не военные потери как таковые, ничтожные при тех обстоятельствах: Игорь пошёл в третий раз за данью к древлянам с малой дружиной. Не следует также забывать, что примерно в эти же времена – 16 марта 945 г. — за несколько дней до священной даты – весеннего равноденствия – происходит солнечное затмение[XII]. Для полянского князя, который воспринимался, в числе всего прочего, и как воплощение Солнца, который в полюдье обходил свой народ в то время, когда реальное Солнце слабело, это уже само по себе — очень плохой знак. Ритуальное же убийство Игоря на фоне таких событий воспринималось с неподдельным ужасом.

Здесь следует искать и разгадку фантастической, невероятной беспечности или даже глупости древлян, что может вызвать недоумение или же предположение, что Нестор в данном случае что-то опустил[XIII]. Предположение же о том, что летописец специально хотел выставить древлян простаками, чтобы унизить их, и потому таким образом описал врагов Киева, неверно[XIV]. Дело совсем в ином. После ритуального убийства-жертвоприношения Игоря древляне были уверены в своей победе, отсюда и их беспечность, возможно, усиленная в рассказе летописца. Ольга же, «победившая древлян, а стало быть, и древлянских богов» «воспринималась язычниками как сверхъестественное существо, осенённое божественной благодатью», разумеется, языческой. Ловля полянами птиц и превращение их в «летающие огни» — не военная хитрость Ольги, и не жертвоприношение, а военно-магический обряд. Вынудив врагов отдать по голубю и по три воробья от двора, она действительно вынуждала их отдать частичку «своего мира», означавшая полную покорность», ибо дом и двор у восточных славян воспринимались как священный центр мира[XV].

В русском же фольклоре голубь связан с обрядами перехода – смертью и свадьбой. С земледельческой образностью связан и образ птиц (голубей как птиц бездны

[XV] и воробьёв как священных птиц вчерашних язычников[XVI]), клюющих пшеницу, что на самом деле означает воинов, истребляющих вражескую рать[XVIII], что, помимо прочего, показывает нам неразличение человека и растения в синкретичном сознании. Учитывая, что свадебном обряде часто слышатся отзвуки ритуальных боёв за невесту, ясно, почему и здесь возникает примерно тот же самый параллелизм: говоря о том, что на току голуби (те же птицы бездны) поклевали пшеницу, участники обряда тут же почему-то сообщают, что бояре (участники свадебного поезда, представители жениха как изначального князя) приступили к новым сеням[XIX] – сеням невесты.

В русском свадебном обряде с голубями сравниваются посланцы жениха, сватовья и люты деверья-братьицы, наделённые, в соответствие с традицией, отрицательной, порой даже зловещей семантикой[XX]. К умершей матери обращаются с призывом прилететь голубкой[XXI], т.е. птицей Мира Смерти. В русской сказке образ этой птицы также связан со смертью. Здесь царевич, причём — положительный герой, говорит своему врагу: «мои голуби твою пшеницу клюют», имея в виду разгром войск противника[XXII]. В голубя в чувашском фольклоре превращается ненавистный казанский царь[XXIII], в чём также можно видеть отдалённый отзвук соответствующей восточнославянской образности.

Голуби приносят смерть врагам положительного героя, явно выступая не в качестве христианского образа кротости. Когда Гришка растрижка, соблазнённый нечистым духом, привязывает к дубу Добрыню и забавляется с его молодой женой (сюжет былины «Иван Годинович»), в онежской былине происходит следующее: Налетало три голуба, / Три малых сизых голубушка. Они громко кричат человеческим голосом, обличая грех Настасьи. Явление голубей приводит последнюю в неописуемый ужас: И видит Настасья Митриевична, / Что беда пришла неминучая, / От бережка Настасья откачнулася, / Ко другому Настасья не прикачнулася. Если не учитывать, что сюда явились вестники Бездны, реакция отрицательной героини непонятна. Они совмещают в себе и пользу, и вред, как все священные в язычестве существа, и в данном случае принесли возмездие. В одной из южносибирских былин явление голубей в данном контексте предшествует появлению Алёши и Ильи, убивающим отрицательного персонажа, если здесь вообще не имеется в виду их появление в образе голубей как оборотней. Из другого онежского текста становится ясно, что убить этих птиц, по всей видимости, невозможно. Когда царь Кощерищо хочет подстрелить голубей из лука Ивана Годиновича, стрела, по слову Ивана, поразила его самого[XXIV].

В ином сюжете отправляющийся в долгую отлучку Добрыня говорит жене: Того времечки исполнится двенадцать год, / Да й ходи-тко ты тогда во мой зеленой сад, / Ты посматривай-тко на сахарнее мое деревце: / Если буде прилетать-то голуб со голубушкой, / Станет голуб со голубошкой на деревце прогуркивать, / А что нет жива Добрынюшки Микитининца, / А й побит Добрынюшка в чистом поли… Те же голубь с голубушкой и сообщают позднее герою, что его жена идёт замуж за Алёшу. Итак, перед нами – птицы смерти и вестники, летающие между мирами. Когда человек умирает, они являются к сахарному древу – Мировому Древу в ритуале, находящемуся в священной точке – центре Вселенной, во дворе отождествляемого с миром жилища. Это древо близко также к своего рода «внешней душе» или вместилищу души Добрыни. Здесь же голубь и голубка предстают перед нами и в роли вестников, путешественников по мирам, ибо мир короля, куда отправляется герой, близок к иному (нечеловеческому) миру[XXV]. Наконец, только учитывая данное обстоятельство, можно понять тождество чудовищного змея с голубем в следующей старине: У Маришкина двора два терема стоят, / Два терема златоверховые, / На домах два голубя сидят. / Взъезжает Добрыня на широкий двор, / Сымает со плеч тугий лук, / Накладывает калену стрелу, / Убивает сиза голубя, / Того ли змея Притугалиника, / Маришкина друга милого[XXVI]. В восточнороманском (румынском и молдавском) колядном тексте «Плугушор» не случайным, на фоне предшествующих фактов, появляется следующее пожелание: как улетели эти голуби, как рассеется из ваших домов всё зло![XXVII]

Таким образом, тщательное рассмотрение фольклорных и летописных данных и свидетельств языка показывает, что образ голубя у наших предков и их родственников прямо противоположен христианскому. Это птицы Бездны, Тьмы, путешественники между мирами и сверхъестественные вестники. Они не добры и не злы, как и всё в язычестве, но могут нести в себе и зло, отождествляясь со страшным змеем, и возмездие для врагов. В последнем случае в образе голубей-оборотней могут выступать и русские богатыри, прилетевшие карать зло. Представления эти очень древние, отразившиеся в обряде сожжения столицы древлян Искоростене княгиней Ольгой, а учитывая данные языка, они старше славян, германцев и кельтом как таковых.

Автор: Лисюченко Игорь Васильевич

__________________________________________________________

* Мнение редакции Фонда может не совпадать с мнением автора

Читайте на нашем сайте другие интересные статьи из рубрики «Знаете ли Вы?»

ЛИТЕРАТУРА

[I]

Маковский М.М. Сравнительный словарь мифологической символики в индоевропейских языках: Образ мира и миры образов. М., 1996. С. 125.

[II]

Калыгин В.Г. Этнонимика и теонимика древних кельтов// Этимология, 2000-2002/ Отв. ред. Ж.Ж. Варбот. М., 2003. С. 226-227.

[III]

Трубачёв О.Н. Этногенез славян и индоевропейская проблема// Там же. 1988-1990 гг.: Сб. науч. трудов/ Отв. ред. О.Н. Трубачёв. М., 1992. С. 20.

[IV]

Ломоносов М. 1). Древняя российская история от начала российского народа до кончины Великого князя Ярослава Первого или до 1054 года. СПб., 1766. С. 74-78; 2). Полн. собр. соч. Т. 6. М.; Л., 1952. С. 298; Клеванов А. История юго-западной Руси от ее начала до половины XIV в. М., 1849. С. 32; Беляев И.Д. Рассказы из русской истории. Кн. I. М., 1865. С. 38; Воронин Н.Н. Крепостные сооружения// История культуры древней Руси: В 2-х томах. Т. I. Домонгольский период. Материальная культура/ Под ред. Н.Н. Воронина, М.К. Каргера и М.А. Тихановой. М.; Л., 1951. С. 466.

[v] Шлёцер А.Л. Русские летописи на древнеславянском языке: В 3-х частях. Ч. 3-я. СПб., 1819. С. 259-260, 321, 335-342, 349-350; Арцыбашев Н. Повествование о России. Т. I. М., 1838. Кн. 1. С. 28.

[vi] Шлёцер А.Л. Русские летописи на древнеславянском языке. Ч. 3-я. С. 333; Ключевский В.О. Соч. Т. I. М, 1987. С. 101; Сухомлинов М.И. О преданиях в древней русской летописи// Основа. Южнорусский литературно-учёный вестник. 1861. Июнь. СПб., 1861. С. 65-66 (третьей пагинации); Грушевський М. Iсторiя Украϊни-Руси. Т. I. С. 448-449; Платонова Н.И. Древнерусские погосты – новая старая проблема// Древнейшие государства Восточной Европы. 2010 год. Предпосылки и пути образования Древнерусского государства/ Отв. ред. сер. Е.А. Мельникова. М., 2012. С. 344-345; Галкин В.А. Указ. соч. С. 44-45; Мельникова Е.А. Устная традиция в Повести временных лет: к вопросу о типах устных преданий// Восточная Европа в исторической ретроспективе: К 80-летию В.Т. Пашуто/ Под ред. Т.Н. Джаксон, Е.А. Мельниковой. М., 1999. С. 163; Лукин П.В. Новгородское вече. М., 2014. С. 54.

[vii] Димитриев В.Д. Чувашские исторические предания. Ч. I. О жизни и борьбе народа с древних времён до середины XVI века. Чебоксары, 1983. С. 36, 39.

[viii] Ср.: Шинаков Е.А. О сакральной санкции права смертной казни// Восточная Европа в древности и средневековье. Язычество и монотеизм в процессах политогенеза. XXVI Чтения памяти члена-корр. АН СССР В.Т. Пашуто. 16-18 апреля 2014 г. Материалы конференции/ Отв. ред. Е.А. Мельникова. М., 2014. С. 292-293.

[ix] Эверс И.Ф.Г. Древнейшее русское право в историческом его раскрытии. СПб., 1835. С. 57; Богданов А.П. Княгиня Ольга. С. 64-65; Соловьёв С.М. Соч. Кн. I. М., 1993. С. 117.

[x] Древнерусский текст см.: «реша же Кияне: «Намъ неволя, князь нашь оубьенъ, а княгини наша хоче за вашь князь». (См.: Полное собрание русских летописей (ПСРЛ). Т. I. М., 1962. Стб. 54-57; Т. II. М., 1962. Стб. 43-44; Т. 38. Л., 1989. С. 28; Летописец Переяславля Суздальского, составленный в начале XIII века (между 1214 и1219 гг.)/ Изд. К. М. Оболенским (ЛПС). М., 1851. С. 10-11; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов/ Под ред. и с предисловием А.Н. Насонова (НПЛ). М.; Л., 1950. С. 110, 436, 517; Татищев В.Н. Собр. соч.: В 8-ми томах. Т. IV. М., 1995. С. 123; Т. II-III. М., 1995. Т. II. С. 44; Пузанов В.В. Древнерусская государственность: генезис, этнокультурная среда, идеологические конструкты. Ижевск, 2007. С. 126. Ср.: Полевой Н.А. История русского народа. В трёх томах. Т. I. М., 1997. С. 129).

[xi] Гимон Т.В. События XI – начала XII в. в новгородских летописях и перечнях// Древнейшие государства Восточной Европы. 2010 год. Предпосылки и пути образования Древнерусского государства/ Отв. ред. сер. Е.А. Мельникова. М., 2012. С. 610-611.

[xii] Чмыхов Н.А. Истоки язычества Руси. Киев, 1990. С. 334.

[xiii] Ломоносов М. Древняя российская история… С. 75; Шлёцер А.Л. Русские летописи на древнеславянском языке. Ч. 3-я. С. 335-341; Богданов А.П. Княгиня Ольга. С. 66; Лукин П.В. Новгородское вече. М., 2014. С. 54.

[xiv] Костомаров Н.И. Исторические монографии и исследования: в 18-ти томах. Т. I. СПб., 1872. С. 119-120.

[xv] ПСРЛ. Т. 37. С. 19-20, 58; Фроянов И.Я. Рабство и данничество… С. 396-397, 408, 410-411, 431-432. Примеч. 600. Ср.: Лихачёв Д.С. Комментарии// Повесть временных лет: В 2-х частях. Ч. 2. Приложение/ Под ред. В.П. Адриановой-Перетц. М.; Л., 1950. С. 303; Пушкарёва Н.Л. Женщины Древней Руси. М., 1989. С. 13-14; Богданов А.П. Княгиня Ольга. С. 66.

[xvi] Маковский М.М. Сравнительный словарь… С. 125.

[xvii] Русские народные сказки Сибири о богатырях. № 23.

[xviii] Русские сказки в ранних записях и публикациях (XVI-XVIII века)/ Вступ. статья, подг. текста и комм. Н.В. Новикова. Л., 1971. № 32; Народные сказки, легенды, предания и были, записанные в Башкирии на русском языке в 1960–1966 гг./ Подбор текстов, редакция, вступ. ст. и примечания Л.Г. Барага. Уфа, 1969. № 8.

[xix] Русская свадьба. Т. 1/ Отв. ред. А.С. Каргин. М., 2000. С. 486.

[xx] Тамже. №№ 130, 197, 209.

[xxi] Там же. № 273.

[xxii] Русские сказки в записях и публикациях первой половины XIX века/ Сост., вступ. ст. и комм. Н.В. Новикова. М.; Л., 1961. № 13.

[xxiii] Димитриев В.Д. Чувашские исторические предания. Ч. I. С. 80.

[xxiv] Гильфердинг А.Ф. Онежские былины, записанные летом 1871 года. Т. II. М.; Л., 1938. №№ 194, 188; Былины и песни Южной Сибири/ Собрание С.И. Гуляева. Под ред. В.И. Чичерова. Новосибирск, 1952. № 25. С. 138.

[xxv] [xxv] Гильфердинг А.Ф. Онежские былины, записанные летом 1871 года. Т. II. №№ 80, 168.

[xxvi] Русские народные былины и песни/ Сообщ. П. Шейном// Чтения в Обществе истории и древностей российских при Московском университете (ЧОИДР). 1859. Кн. 3. V. Смесь. М., 1859. С. 129.

[xxvii] Цивьян Т.В. К мифологической интерпретации восточнороманского колядного текста «Плугушор»// Славянский и балканский фольклор. (Этногенетическая общность и типологические параллели)/ Отв. ред. Н.И. Толстой. М., 1984. С. 111.